Неточные совпадения
Зеленеет лес,
Зеленеет луг,
Где низиночка —
Там и зеркало!
Хорошо, светло
В мире Божием,
Хорошо, легко,
Ясно на́ сердце.
По водам плывуБелым лебедем,
По степям бегу
Перепелочкой.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же быть без дороги; как идти не
по дороге; как ехать, когда нет земли под ногами; как
плыть, когда челн не на
воде?
И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей…
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)
Опрятней модного паркета
Блистает речка, льдом одета.
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав
плыть по лону
вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает; веселый
Мелькает, вьется первый снег,
Звездами падая на брег.
Они прискакали к небольшой речке, называвшейся Татаркою, впадающей в Днепр, кинулись в
воду с конями своими и долго
плыли по ней, чтобы скрыть след свой, и тогда уже, выбравшись на берег, они продолжали далее путь.
В городском саду,
по дорожке вокруг пруда, шагали медленно люди, над стеклянным кругом черной
воды лениво
плыли негромкие голоса.
Самгин вел ее берегом пруда и видел, как
по воде, голубоватой, точно отшлифованная сталь,
плывет, умеренно кокетливо покачиваясь, ее стройная фигура в синем жакете, в изящной шляпке.
28-го числа день был такой же пасмурный, как и накануне. Ручьи еще шумели в горах, но и они уже начали испытывать на себе заморозки.
По воде всюду
плыла шуга, появились забереги, кое-где стал образовываться донный лед.
По воде плыли мелкий мусор и крупные коряжины; они словно спасались бегством от того ничем не поправимого несчастья, которое случилось там, где-то в горах.
Играл на бережку, и мать тут же была, сено сгребала; вдруг слышит, словно кто пузыри
по воде пускает, — глядь, а только уж одна Васина шапонька
по воде плывет.
Белый как снег, с блестящими, прозрачными небольшими глазами, с черным носом и черными лапами, с длинною, гибкою и красивою шеею, он невыразимо прекрасен, когда спокойно
плывет между зеленых камышей
по темно-синей, гладкой поверхности
воды.
Проснувшись, он начинает беспокойно звать свою дружку, торопливо озираясь и порывисто плавая
по озерку или луже; потом бросится искать ее кругом около берега, но далеко не отходит, а беспрестанно ворочается посмотреть: не воротилась ли утка, не
плывет ли к нему
по воде… что иногда случается.
Имя тоже очень выразительное: идет ли утка
по земле — беспрестанно покачивается то на ту, то другую сторону;
плывет ли
по воде во время ветра — она качается, как лодочка
по волнам.
Никак его более удержать не могли.
По суше его пустить нельзя, потому что он на все языки не умел, а
по воде плыть нехорошо, потому что время было осеннее, бурное, но он пристал: отпустите.
Живая горная
вода сочилась из-под каждой горы, катилась
по логам и уклонам, сливалась в бойкие речки, проходила через озера и, повернув тысячи тяжелых заводских и мельничных колес, вырывалась, наконец, на степной простор, где, как шелковые ленты, ровно и свободно
плыли красивые степные реки.
А
по воде плывут друг другу навстречу два белых лебедя, и сзади темный парк с аллеей, и все это тонко, четко, как акварельная живопись.
Ромашов бросил весла вдоль бортов. Лодка едва подвигалась
по воде, и это было заметно лишь
по тому, как тихо
плыли в обратную сторону зеленые берега.
Последние строчки особенно понятны, — постоянный сотрудник и редактор «Русской мысли» М.Н. Ремезов занимал, кроме того, важный пост иностранного цензора, был в больших чинах и пользовался влиянием в управлении
по делам печати, и часто, когда уж очень высоко ставил парус В.А. Гольцев, бурный вал со стороны цензуры налетал на ладью «Русской мысли», и М.Н. Ремезов умело «отливал
воду», и ладья благополучно миновала бури цензуры и продолжала
плыть дальше, несмотря на то, что,
по словам М.Н. Ремезова...
Стоят
по сторонам дороги старые, битые громом березы, простирая над головой моей мокрые сучья; слева, под горой, над черной Волгой,
плывут, точно в бездонную пропасть уходя, редкие огоньки на мачтах последних пароходов и барж, бухают колеса
по воде, гудят свистки.
…Ночь, ярко светит луна, убегая от парохода влево, в луга. Старенький рыжий пароход, с белой полосой на трубе, не торопясь и неровно шлепает плицами
по серебряной
воде, навстречу ему тихонько
плывут темные берега, положив на
воду тени, над ними красно светятся окна изб, в селе поют, — девки водят хоровод, и припев «ай-люли» звучит, как аллилуйя…
Жизнь упрямо и грубо стирала с души моей свои же лучшие письмена, ехидно заменяя их какой-то ненужной дрянью, — я сердито и настойчиво противился ее насилию, я
плыл по той же реке, как и все, но для меня
вода была холоднее, и она не так легко держала меня, как других, — порою мне казалось, что я погружаюсь в некую глубину.
Ярко светит солнце, белыми птицами
плывут в небе облака, мы идем
по мосткам через Волгу, гудит, вздувается лед, хлюпает
вода под тесинами мостков, на мясисто-красном соборе ярмарки горят золотые кресты. Встретилась широкорожая баба с охапкой атласных веток вербы в руках — весна идет, скоро Пасха!
Я поднялся в город, вышел в поле. Было полнолуние,
по небу
плыли тяжелые облака, стирая с земли черными тенями мою тень. Обойдя город полем, я пришел к Волге, на Откос, лег там на пыльную траву и долго смотрел за реку, в луга, на эту неподвижную землю. Через Волгу медленно тащились тени облаков; перевалив в луга, они становятся светлее, точно омылись
водою реки. Все вокруг полуспит, все так приглушено, все движется как-то неохотно,
по тяжкой необходимости, а не
по пламенной любви к движению, к жизни.
Потом приснилось ей озеро и жаркий летний вечер, под тяжко надвигающимися грозовыми тучами, — и она лежит на берегу, нагая, с золотым гладким венцом на лбу. Пахло теплою застоявшею
водою и тиною, и изнывающею от зноя травою, — а
по воде, темной и зловеще спокойной,
плыл белый лебедь, сильный, царственно-величавый. Он шумно бил
по воде крыльями и, громко шипя, приблизился, обнял ее, — стало темно и жутко…
— Идёшь ты на барже, а встречу тебе берега
плывут, деревни, сёла у
воды стоят, лодки снуют, словно ласточки, рыбаки снасть ставят,
по праздникам народ пёстро кружится, бабьи сарафаны полымем горят — мужики-то поволжские сыто живут, одеваются нарядно, бабы у них прирабатывают, деньги — дороги, одежа — дёшева!
— Мне нравится ходить босиком, — отвечала Дэзи, наливая нам кофе в толстые стеклянные стаканы; потом села и продолжала: — Мы
плыли по месту, где пять миль глубины. Я перегнулась и смотрела в
воду: может быть, ничего не увижу, а может, увижу, как это глубоко…
Погрузившись, мы все шестеро уселись и молча поплыли среди камышей и выбрались на стихшую Волгу… Было страшно холодно. Туман зеленел над нами.
По ту сторону Волги, за черной
водой еще чернее
воды линия камышей.
Плыли и молчали. Ведь что-то крупное было сделано, это чувствовалось, но все молчали: сделано дело, что зря болтать!
— С волками надо выть по-волчьи, Юрий Дмитрич; и у кого свой царь в голове, тот не станет
плыть в бурю против
воды.
Оно особенно выгодно и приятно потому, что в это время другими способами уженья трудно добывать хорошую рыбу; оно производится следующим образом: в маленькую рыбачью лодку садятся двое;
плывя по течению реки, один тихо правит веслом, держа лодку в расстоянии двух-трех сажен от берега, другой беспрестанно закидывает и вынимает наплавную удочку с длинной лесой, насаженную червяком, кобылкой (если они еще не пропали) или мелкой рыбкой; крючок бросается к берегу, к траве, под кусты и наклонившиеся деревья, где
вода тиха и засорена падающими сухими листьями: к ним обыкновенно поднимается всякая рыба, иногда довольно крупная, и хватает насадку на ходу.
Тихими ночами лета море спокойно, как душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если
плыть ночью
по его густой и теплой
воде, синие искры горят под руками, синее пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
Люди в безумии страха метались
по плоту; он колебался под их ногами и от этого
плыл быстрее. Было слышно, как
вода плещет на него и хлюпает под ним. Крики рвали воздух, люди прыгали, взмахивали руками, и лишь стройная фигура Саши неподвижно и безмолвно стояла на краю плота.
— Ты — убийца!.. — рыдая, вскричал Званцев. Но в это время раздался звучный плеск
воды, точно она ахнула от испуга или удивления. Фома вздрогнул и замер. Потом взмыл опьяняющий, дикий вой женщин, полные ужаса возгласы мужчин, и все фигуры на плоту замерли, кто как стоял. Фома, глядя на
воду, окаменел, —
по воде к нему
плыло что-то черное, окружая себя брызгами…
День был серый; сплошь покрытое осенними тучами небо отразилось в
воде реки, придав ей холодный свинцовый отблеск. Блистая свежестью окраски, пароход
плыл по одноцветному фону реки огромным, ярким пятном, и черный дым его дыхания тяжелой тучей стоял в воздухе. Белый, с розоватыми кожухами, ярко-красными колесами, он легко резал носом холодную
воду и разгонял ее к берегам, а стекла в круглых окнах бортов и в окнах рубки ярко блестели, точно улыбаясь самодовольной, торжествующей улыбкой.
С реки вслед им неслись вопли и крики о помощи. Там,
по спокойной
воде, удаляясь от берега к струе главного течения реки,
плыл в сумраке маленький остров, на нем метались темные человеческие фигуры.
То время, когда все жалось и тряслось, мы, целые тысячи русских детей, как рыбки резвились в
воде,
по которой маслом
плыла их защищавшая нас от всех бурь елейность.
«Убившая» барка своим разбитым боком глубже и глубже садилась в
воду, чугун с грохотом сыпался в
воду, поворачивая барку на ребро. Палубы и конь были сорваны и
плыли отдельно
по реке. Две человеческие фигуры, обезумев от страха, цеплялись
по целому борту. Чтобы пройти мимо убитой барки, которая загораживала нам дорогу, нужно было употребить все наличные силы. Наступила торжественная минута.
— Да ведь
по такой высокой
воде опасно
плыть?
Обыкновенно в «сумлительных» местах
плывут по наметке, постоянно меряя
воду.
Думает-думает, закроет глаза, и кажется ей, точно она
по воде плывет.
— Вижу я, господа, что за причина? Как ахнет этта малец с мосту… Ну!.. Я сейчас бегом
по течению вниз, потому знаю — попал он в самое стремя, пронесет его под мостом, ну, а там… поминай, как звали! Смотрю: шапка така́ мохнатенькая
плывет, ан это — его голова. Ну, я сейчас живым манером в
воду, сгреб его… Ну, а тут уже не мудрость!
Сашка действительно прекрасный пловец и нырок. Бросившись на одну сторону лодки, он тотчас же глубоко в
воде заворачивает под килем и
по дну
плывет прямехонько в купальню. И в то время, когда на лодке подымается общая тревога, взаимные упреки, аханье и всякая бестолочь, он сидит в купальне на ступеньке и торопливо докуривает чей-нибудь папиросный окурок. И таким же путем совершенно неожиданно Сашка выскакивает из
воды у самой лодки, искусственно выпучив глаза и задыхаясь, к общему облегчению и восторгу.
Крылены имеют ту выгоду, что для них не нужно приготовлять мест заранее, набивать колья и заплетать плетни, что их ставить везде и переносить с места на место всякий день: ибо если рыба в продолжение суток не попадает, то это значит, что тут нет ей хода; но зато па местах, где
вода течет глубоко и быстро, вятель, или крылену, нельзя ставить, потому что ее может снести сильным течением и может прорвать, если
по воде плывут какие-нибудь коряги, большие сучья или вымытые из берега корни дерев.
С парохода кричали в рупор, и глухой голос человека был так же излишен, как лай и вой собак, уже всосанный жирной ночью. У бортов парохода
по черной
воде желтыми масляными пятнами
плывут отсветы огней и тают, бессильные осветить что-либо. А над нами точно ил течет, так вязки и густы темные, сочные облака. Мы все глубже скользим в безмолвные недра тьмы.
Я решительно не принял его предложения; я вообще боялся плавать на маленькой лодке, а здесь надобно было
плыть по неизвестным
водам и глубинам, с неизвестным мне кормчим.
Петр. В мою комнату от стариков запах деревянного масла проходит… Должно быть, от этого во сне я видел, будто
плыву по какой-то реке, а
вода в ней густая, как деготь…
Плыть тяжело… и я не знаю — куда надо
плыть… и не вижу берега. Попадаются мне какие-то обломки, но когда я хватаюсь за них — они рассыпаются в прах… гнилые, трухлявые. Ерунда… (Насвистывая, шагает
по комнате.) Пора бы чай пить…
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил
воду, весла и часть пространства, но от огня мрак вокруг стал совсем черным, как слепой грот подземной реки. Аян
плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
За окном весело разыгралось летнее утро — сквозь окроплённые росою листья бузины живой ртутью блестела река, трава, примятая ночной сыростью, расправляла стебли, потягиваясь к солнцу; щёлкали жёлтые овсянки, торопливо разбираясь в дорожной пыли, обильной просыпанным зерном; самодовольно гоготали гуси, удивлённо мычал телёнок, и вдоль реки гулко
плыл от села какой-то странный шлёпающий звук, точно
по воде кто-то шутя хлопал огромной ладонью.
Я начал с того замечания, что не следует порицать людей ни за что и ни в чем, потому что, сколько я видел, в самом умном человеке есть своя доля ограниченности, достаточная для того, чтобы он в своем образе мыслей не мог далеко уйти от общества, в котором воспитался и живет, и в самом энергическом человеке есть своя доза апатии, достаточная для того, чтобы он в своих поступках не удалялся много от рутины и, как говорится,
плыл по течению реки, куда несет
вода.
Мальчик перестал читать и задумался. В избушке стало совсем тихо. Стучал маятник, за окном
плыли туманы… Клок неба вверху приводил на память яркий день где-то в других местах, где весной поют соловьи на черемухах… «Что это за жалкое детство! — думал я невольно под однотонные звуки этого детского голоска. — Без соловьев, без цветущей весны… Только
вода да камень, заграждающий взгляду простор божьего мира. Из птиц — чуть ли не одна ворона,
по склонам — скучная лиственница да изредка сосна…»
По лону днепровских сияющих
вод,
Где, празднуя жизни отраду,
Весной все гремит, и цветет, и поет,
Владимир с дружиной обратно
плыветКо стольному Киеву-граду.
Ступил конь в
воду, шагнул три раза и ушел в
воду по шею, а дальше нога и дна не достает. Повернул Аггей назад на берег, думает: «Олень от меня и так не уйдет, а на такой быстрине, пожалуй, и коня утопишь». Слез с коня, привязал его к кусту, снял с себя дорогое платье и пошел в
воду.
Плыл,
плыл, едва не унесло. Наконец попробовал ногой — дно. «Ну, — думает, — сейчас я его достану», — и пошел в кусты.